|
|
|
|
|
|
|
|
(1880-1921) Н.М. СОЛНЦЕВА, доктор филологических наук, профессор СТАНОВЛЕНИЕ ЛИРИЧЕСКОГО ГЕРОЯ И ТЕМА ЖЕНСТВЕННОСТИ.
Блок-символист отмежевался от декадентства, он верил в новый мир, в то, что "чаянье грядущего" и есть смысл бытия. С верой в грядущую гармонию была связана идея женской души. Он полагал, что необычайной силой обладала женская душа и в лирике Ф. Тютчева, но только символистам суждено было постичь весь "ужас тайны этой самой женской души", то есть только они почувствовали катастрофичность мира и возможность его спасения благодаря женскому началу. Влюбленный в Л.Д. Менделееву Блок увидел в своей избраннице земное воплощение Вечной Женственности. Она стала героиней "Стихов о Прекрасной Даме". Прекрасная Дама "зрит далекие миры", она — "царица чистоты", носительница "источника света", Закатная Таинственная Дева, Владычица вселенной, Купина. Блок относился к своей возлюбленной, потом - - жене мистически, с религиозно возвышенным чувством, он видел в ней христианский символ: "Я в лучах твоей туманности / Понял юного Христа". Стихам придан характер молитв. Однако лирический герой цикла раздвоен: в Вечной Женственности он чувствовал и земную женщину. Блок писал Л.Д. Менделеевой о том, что не может "уйти в полную отвлеченность", что она — его "земное бытиё". Уже в мистический мир его ранней поэзии входит реальность, которую поэт выразил в теме земной любви: герой желает обнять свою подругу "в упоеньи", настигнуть ее "в терему", "подруга желанная" всходит к нему на крыльцо, обещает отпереть ему дверь "в сумерках зимнего дня". В элегии "Мы встречались с тобой на закате..." (1902) передано чувство лирического героя не к платонической Прекрасной Даме, не к символу, который является одеждами для истончающейся души поэта, а к земной женщине: "Я любил твое белое платье, / Утонченность мечты разлюбив...". Их встреча — реальность, а не иллюзия; образный ряд конкретен ("Ты веслом рассекала залив", песчаная коса, "у берега рябь и камыш"), хоть и вписан в характерный для романтиков и символистов пейзажный и эмоциональный контекст "лазурной тиши", "вечернего тумана", дум о "бледной красе" и т.д. Блок выразил в стихотворении ощущение неопределенности, некоторой чувственной усталости: "Ни тоски, ни любви, ни обиды, / Все померкло, прошло, отошло...", однако такое эмоциональное состояние отражало не только интимный опыт поэта, но и опыт любого человека. Эта черта, столь свойственная и для поздних элегий А. С. Пушкина, отличала блоковское стихотворение от романтической элегической традиции. Впоследствии в любовной лирике Блока, будь то циклы "Снежная маска", "Фаина" или "Кармен", тема земной любви обрела самостоятельное, полноценное звучание. Сомнения Блока в символистских ценностях не следует воспринимать как переход поэта на позиции материализма. Наоборот, он полагал, что тайны жизни шире эстетических концепций, что логика или желания людей не могут подменить провидения. В 1905 г. он написал стихотворение "Девушка пела в церковном хоре...": в церкви девушка поет "О всех усталых в чужом краю,/О всех кораблях, ушедших в море,/О всех, забывших радость свою", и, благодаря ее песне, прихожане обретают надежду: "Что в тихой заводи все корабли, / Что на чужбине усталые люди / Светлую жизнь себе обрели". В художественной системе стихотворения обозначилось характерное для дальнейших произведений Блока противопоставление белого и черного, света и тьмы: белое плечо, белое платье девушки контрастируют с мраком храма, в котором молятся люди. Композиционно стихотворение также построено по принципу противопоставления, "тезы — антитезы": вслед за песней девушки и верой прихожан в благодать всех плавающих, путешествующих, утративших радость наступает черед Божьей тайны: "никто не придет назад"; человеческому самообману противостоит реальность. В романтических мотивах недостижимости желаемого, обреченности, невозможности соединиться с родственными душами Блоком не только была выражена тема провидения, но и его отношение к современности как к трагедии. Заметьте: если раньше лирика Блока была сосредоточена на чувствах поэта, то теперь она обращена к миру. Его поэзия наполнилась образами современников. Это не только девушка из церковного хора или внимающие ей прихожане; это труженики-крестьяне ("Тяжко нам было под вьюгами..."), матросы ("Ее прибытие"), столкнувшийся с войсками в январе 1905 г. народ ("Шли на приступ. Прямо в грудь..."). Если в "Стихах о Прекрасной Даме" идея катастрофичности мира носила довольно условный характер, то теперь понятие трагического обрело определенность и выразилось в конкретных проявлениях земного бытия, в том числе и урбанистического. Город в сознании Блока стал образом греха. 25 июня 1905г. он писал: "Петербург — гигантский публичный дом, я чувствую". В стихах 1904—1908 гг., объединенных в цикл "Город", прослеживаются традиции "Невского проспекта", "Портрета" Н.В. Гоголя, "Преступления и наказания" Ф.М. Достоевского. Блоковский Петербург населен нищими, рабочими, блудницами. Среди простонародья, "женских ликов", "веселых и пьяных" обитает лирический герой, которому является Незнакомка. Это город фабричных гудков и ресторанов, голодных и сытых. Блок ввел образ города в библейский контекст; в стихотворении "Невидимка" (1905) появился образ блудницы верхом на звере багряном: "С расплеснутой чашей вина / На Звере Багряном — Жена" — блоковская версия восседавшей на звере багряном апокалипсической матери блудниц с чашей, наполненной нечистотой блудодейства. Тема конца света была выражена и в городском пейзаже, характерные черты которого — окровавленный язык колокола, "могилы домов", оловянный закат, темно-сизый туман, "серокаменное тело" города, кровавое солнце. Лирический герой живет здесь, "топя отчаянье в вине". Он, некогда веривший в свой союз с мистической Прекрасной Дамой, в будущую гармонию, теперь переживает крушение астральных иллюзий: "Давно звезда в стакан мой канула". Так в лирику Блока входил образ Незнакомки; она олицетворяла не только астральные тайны, но и соблазны земного быта. Новое воплощение женского начала уже не было символом абсолютной гармонии. Она являлась лирическому герою то в ресторанах, то в "неосвещенных воротах"; в ее портрете было достаточно земного; она была звездой, то ли упавшей на землю с небес, то ли падшей. В стихотворении "Твое лицо бледней, чем было..." (1906) была выражена трагедия падения: "Поверь, мы оба небо знали: / Звездой кровавой ты текла, / Я измерял твой путь в печали, / Когда ты падать начала". Следующим в цикле стояло стихотворение "Незнакомка" (1906). Героиня — одинокая мистическая дева, в облике которой достаточно узнаваемых черт городской красавицы: шелка, "шляпа с траурными перьями", духи, "в кольцах узкая рука". Банальна и обстановка ее встречи с лирическим героем: "горячий воздух дик и глух", "тлетворный дух", переулочная пыль, скука дач, бутафорский блеск кренделя булочной, дамы и "испытанные остряки" и т.д. В то же время Незнакомка — вестница иных миров, "дальнего берега". За ее темной вуалью лирическому герою видится "берег очарованный и очарованная даль". Образ берега со времен романтической лирики обозначал гармонический, свободный, но недостижимый мир. В художественной системе "Стихов о Прекрасной Даме" образ берега также был знаковым, он символизировал драму разъединенности поэта и его мистической избранницы: и лирическому герою "не найти родные берега", и на другом берегу "плачет душа одинокая", и она "на том смеется берегу". В "Незнакомке" астральная дева приблизила мистический мир к реальности, с ней в ресторанный быт проникает ирреальный мир "древних поверий". Теперь не только она — избранная, но и лирический герой — избранник. Оба они одиноки. Не только ей, но и ему поручены "глухие тайны". Несмотря на это, в стихотворении прозвучала романтическая тема невозможности соединения родственных душ. Однако в "Незнакомке" трагическое решение этой темы обрело дополнительную тональность — ей придана самоирония: герой высказывает предположение, не является ли Незнакомка игрой "пьяного чудовища". Ирония позволила лирическому герою найти компромисс между реальностью и иллюзией. Но этот компромисс пока еще невозможен между Незнакомкой и пригородным бытом, чудесная дева покидает его. Она и реальность — два полюса, между которыми пребывает лирический герой. В стихотворении не только художественные детали быта и "глухих тайн" составляют контраст, не только сюжет о Незнакомке основан на противопоставлении — ее появлении и исчезновении, но и фонетический ряд стихотворения построен по принципу контраста. Гармония гласных, созвучная образу Незнакомки, контрастирует с диссонансными, жесткими сочетаниями согласных, благодаря которым создается образ реальности. Фонетика стихотворения выражает пластику образа Незнакомки: шипящие передают проникновение одетой в шелка героини в суету быта. Двойственность как принцип поэтики стихотворения выразилась и в приемах изложения происходящего. В "Незнакомке" есть описательное начало, последовательность, неспешность в выстраивании художественных деталей; есть подобие сюжетности, которое позволило исследователям рассматривать стихотворение как балладу. В то же время "Незнакомка" импрессионистична. Героиня — плод воображения лирического героя настолько, насколько для импрессиониста мир адекватен его чувственным ощущениям и ожиданиям, череде эмоциональных состояний, потоку запахов и цветовых образов. Пригородные остряки, дамы, пьяницы обладают характерностью, типичностью, их действия — определенные, целенаправленные, в то время как с Незнакомкой ничего как бы и не происходит. Для поэтики импрессионизма характерна инертность: лирический герой просто ведом своим воображением, никакого дальнейшего развития действия не про¬изойдет, инициативы не последует. Тема "Незнакомки" была развита в стихотворении "Там дамы щеголяют модами...", однако в нем Блок, усилив реалистическое начало, "недостижимой и единственной", очаровавшей лирического героя звезде придает не только внешние, как это было в "Незнакомке", но и внутренние черты городской красавицы. Она сроднилась с пошлой реальностью: она "вином оглушена", некогда полная тайн вуаль стала просто вуалью в мушках, в ее портрете появились мелкие черты, в ее характере угадываются земные противоречия героинь Достоевского: "Она — бесстыдно упоительна/ И унизительно горда". Незнакомка появилась и в стихотворениях 1906 г. "Прошли года, но ты — все та же...", "Шлейф, забрызганный звездами...". Этот образ сопровождал воображение Блока не один год. В феврале 1908 г. он написал "Я миновал закат багряный...", "Май жестокий с белыми ночами!..", в котором была изображена "Женщина с безумными очами, / С вечно смятой розой на груди". В 1909 г. Блок создал стихотворение "Из хрустального тумана...", его героиня — явившаяся в ресторан из "неведомого сна" дева со "жгуче-синим взором". В следующем году было написано стихотворение "В ресторане", в котором когда-то метафизическая дева "Незнакомки" трансформировалась в ресторанную соблазнительницу с надменным взором: "Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала /И, бросая, кричала: Лови!..". В этом образе нет импрессионистичности, намерения женщины целенаправленны. Адаптация и лирического героя, и его женского идеала к богемной жизни совершилась, метафизика уступила место земному, астральные отношения — флирту. В героине отсутствует гармоничное начало, в ее душе — та же хаотичность, что и в ресторанном мире: цыганка "визжала заре о любви", ее монисто "бренчало", струны "грянули", смычки запели "исступленно", но и избранница говорила "намеренно резко", она "рванулась движеньем испуганной птицы", ее шелка "зашептали тревожно", взоры она "бросала". В "Незнакомке" мотив сомнения в реальности встречи лирического героя и девы так и не получил однозначного решения. В стихотворении "В ресторане" этого мотива нет, встреча состоялась в такой же банальной обстановке: желтая заря, фонари, которые в цикле "Город" ассоциировались с понятием порока, смычки, поющие о любви, атрибуты цыганщины, романтической во времена пушкинских "Цыган" и романсов Я. Полонского, Ал. Григорьева, но в блоковском стихотворении утратившей романтическое звучание и ставшей признаком модернистского бытия начала века. Ресторанная этика проявилась и в действии героя: "Я послал тебе черную розу в бокале / Золотого, как небо, аи". Стихотворение вошло в цикл "Страшный мир". Параллельно в лирике Блока в конце 1906 г. появилась героиня циклов "Снежная маска" и "Фаина", к которой лирический герой испытывал страсть. Стихи посвящались актрисе Н.Н. Волоховой. В новом воплощении женственности выразилось дальнейшее отступление Блока от идеала Прекрасной Дамы. В героине "Снежной маски" и "Фаины" была некоторая преемственность от Незнакомки. Об этом свидетельствует образный ряд. Возлюбленная, "сверкнув из чаши винной", змеилась "в чаше золотой", являлась "сквозь винный хрусталь"; лирический герой обращался к избраннице: "Душишь черными шелками, / Распахнула соболя...", "Меня дразнил твой темный шелк". Строка "Девичий стан, шелками схваченный" трансформировалась в "Тонкий стан мой шелком схвачен"; повторились и образы дали, вуали: "Как за темною вуалью / Мне на миг открылась даль...". В циклах запечатлен переход лирического героя от созерцательности к метели, по Блоку — мятели, то есть тревоге, от мечты — к инициативе, от статики — к динамике. Блок воспел "земную красоту": "Мне слабость этих рук знакома, / И эта шепчущая речь, / И стройной талии истома, / И матовость покатых плеч". Не мечта о свидании с Прекрасной Дамой, не намек на возможное свидание с Незнакомкой, а любовное свидание с героиней "Фаины" становится темой поэзии: "И, словно в бездну, в лоно ночи / Вступаем мы... Подъем наш крут,../ И бред. И мрак. Сияют очи. / На плечи волосы текут / Волной свинца — чернее мрака... / О, ночь мучительного брака!.." Эта тема любви выразила новое блоковское мироощущение. Открытость миру, готовность принять его таким, каков он есть, стала темой стихотворения 1907 г. "О, весна без конца и без краю...". Слово "принимаю" доминирует в образной системе стихотворения. Лирический герой пребывает в согласии с жизнью, нет характерного для романтиков противостояния личности миру, а контрасты, неразрешимые в "Незнакомке", теперь созвучны. Совместимость противоположностей стала формулой гармонии. Потому принимаются удача и неудача, плач и смех, ночные споры и утро, "пустынные веси" и "колодцы земных городов", "простор поднебесий / И томления рабьих трудов". Интимный мотив стихотворения подтверждает философскую тему полноты и лада жизни: последние четыре строфы — о "враждующей встрече", об отношениях "ненавидя, кляня и любя". Сознанию Блока был чужд абсолютный трагизм: в одни и те же годы в его творчестве появлялся лирический герой, склонный воспринимать жизнь и как воплощение земной пошлости, и как мировую гармонию. Стихотворение вошло в цикл "Заклятие огнем и мраком".-Эпиграфом к циклу послужили строки из лермонтовской "Благодарности", в которых, однако, была выражена близкая Блоку тема жизни не с радостями, а с "тайными мучениями страстей", "отравой поцелуя", "местью врагов". Тема принятия земных испытаний выразилась и в любовной лирике Блока, а именно — в мотивах благодарности за любовь угасающую и неверную, прощения измены, которые восходят к пушкинскому благословению "Как дай вам Бог любимой быть другим". В 1908 г. Блок написал включенное в цикл "Возмездие" стихотворение "О доблестях, о подвигах, о славе...", обращенное к Л.Д. Блок: покинувшая его женщина для него все равно "милая", "нежная". Любовь в лирике Блока драматична. В стихотворении отображена история отношений поэта и Л.Д. Блок. Лирический герой обращается к возлюбленной с исповедальным монологом о своих чувствах, он выполнен в жанре послания. Женщина — вдохнови¬тельница его поэзии, высшая истина, рядом с которой забывались иные идеалы "горестной земли" — доблесть, подвиги, слава. Она же — олицетворение его молодости. Расставшись с ней, он расстался и со своими символистскими иллюзиями: любимая ушла, завернувшись в плащ, цвет которого — синий — был знаковым образом в поэзии символистов. В шести строфах — история любви, композиционно обрамленная изображением любимой ("Твое лицо в его простой оправе"). Каждая строфа стихотворения, словно повторяя композиционный принцип пушкинского стихотворения "К***" ("Я помню чудное мгновенье..."), сюжетно и эмоционально самостоятельна и выражает определенный период в жизни лирического героя после измены любимой: забвение, желание обрести иные опоры в жизни ("Вино и страсть терзали жизнь мою"), стремление вернуть ее любовь; затем муки сменяются "крепким сном" о ней и о ее уходе и, наконец, смирением, признанием невозможности вернуть любовь. Однако драматический финал отличает проблематику блоковского стихотворения от пушкинского восприятия любви. В блоковской теме любви определился синтез небесного и земного, который в начале творческого пути поэт называл "земным небожительством". Оно выразилось в женских образах его лирики, в том числе в образе Богородицы из поэтического цикла 1909 г. "Итальянские стихи". Согласно блоковской версии, дева Мария была вероломна, ее томило желание, что вызвало в адрес поэта упреки известного критика, поэта и мемуариста С. Маковского в донжуанстве, "эротической дерзости". В 1914 г. был создан цикл из 10 стихотворений "Кармен", в котором главной темой стала сила любви, страсти, вдохновляющей на "творческие сны". Стихи были посвящены исполнительнице партии Кармен в опере Визе Л.А. Андреевой-Дельмас. "Я потерял голову, все во мне сбито с толку..." — отметил Блок в записной книжке. Блок увидел в своей современнице характер обольстительной, не знающей смирения цыганки. Это совмещение женских натур дало результат — "бред моих страстей напрасных". Сюжет об испанской цыганке сроднился с жизнью Петербурга, где "март наносит мокрый снег". Блок создал обобщенный образ, в котором не расчленены женская природа, условность сцены, восприятие текста новеллы Мериме. Об этом синтезе Блок сказал в стихотворениях "Бушует снежная весна...", "Сердитый взор бесцветных глаз...", "О да, любовь вольна, как птица..." и др. В описании Кармен выражены черты Дельмас: ее "нежные плечи", духи, "пугающая чуткость" "нервных рук и плеч", презренье глаз, львиное — "в движеньях гордой головы". Словно Дельмас, а не Кармен испытывает ревность к Эскамильо. Гово¬рится о дублерше и ревности к сопернице: "Не Вы возьметесь за тесьму, / Чтобы убавить свет ненужный. / И не блеснет уж ряд жемчужный / Зубов несчастному тому". Эта сценическая, условная ситуация стихотворения "Сердитый взор бесцветных глаз..." "переносится" в петербургскую жизнь стихотворения "О да, любовь вольна, как птица...", и что не суждено больше испытать Эскамильо, войдет в жизнь лирического героя: "И в тихий час ночной, как пламя, / Сверкнувшее на миг, / Блеснет мне белыми зубами / Твой неотступный лик". В тексте стихотворения орга¬нично звучат цитаты из партии Кармен. Такой синтез художественного вымысла и реальности, намеренное включение сценической и литературной условности в судьбу лирического героя создают ощущение прозрачности границ текста и жизни, свободного перемещения образа в реальности и реальности — в художественном пространстве. Любовь и ненависть Кармен чрезвычайны, как и чувства лирического героя. Подобный максимализм был характерной чертой и "громады любви" и "громады ненависти" лирического героя поэзии В. Маяковского, столь отличной от поэзии Блока. В русской литературе эта особенность восходила к романтической традиции. В блоковской лирике любовь ассоциируется с природными стихиями. Окна избранницы лирического героя — "месяца нежней", "зорь закатных выше", ее голос наполнен "рокотом забытых бурь", в золоте кудрей проступает "червонно-красное", так же как "ночною тьмой сквозит лазурь", в ее косах — "рыжая ночь", а сердце лирического героя подобно океану. Эмоциональности и интимности цикла соответствует жанр послания, в котором созданы некоторые его стихотворения. Последнее из них — "Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь..." — написано характерным для послания шестистопным ямбом. Частыми художественными приемами цикла стали сравнения и параллелизмы. Одно из средств изображения чувства в "Кармен" — соединение контрастных смыслов: любовь проявляется в восторге и страхе, "немой жуткости", характеры Кармен и лирического героя выражены в строке "Мелодией одной звучат печаль и радость...", герою "печально и дивно", оттого что приснился сон о возлюбленной, и т.д. ЛИРИЧЕСКИЙ ГЕРОЙ И ТЕМА РОССИИ.
Одной из главных тем поэзии Блока, выразившей и демократические настроения поэта, и его переход к активному восприятию жизни, и его ощущение времени, стала тема России. В письме к К.С. Станиславскому от 9 декабря 1908 г. Блок писал, что теме России он посвятил жизнь, что эта тема есть "первейший вопрос, самый жизненный, самый реальный"'. В контексте этой темы поэт воспринимал и проблемы взаимоотношений народа и интеллигенции. В 1907 г. началась его переписка с олонецким старообрядцем, близким к сектантским движениям поэтом Н. Клюевым, в письмах которого он услышал укор себе как представителю дворянского сословия и интеллигенции за равнодушие к судьбе народа. Мысли и цитаты из клюевских писем Блок включил и в драматическую поэму 1908 г. "Песня Судьбы", и в статью "Литературные итоги 1907 года". Блоку был близок толстовский герой — мучимый совестью Нехлюдов, всматривавшийся в новый для него народный мир. В статье "Народ и интеллигенция" поэт писал: "С екатерининских времен проснулось в русском интеллигенте народолюбие и с той поры не оскудевало". Не открыть России своего сердца означало, по Блоку, погибнуть; во многом под влиянием Клюева он пришел к мысли о том, что в свое время народ сметет интеллигенцию, в том числе и его, Блока. Воспринимая такой ход событий как справедливое возмездие, он писал Станиславскому: народ "свято нас растопчет". Через десять лет оправдание народного гнева и ощущение своей вины перед народной Россией оформятся в самостоятельную тему в поэме "Двенадцать". Станиславскому же Блок изложил свою концепцию национального самосознания, своего возврата к славянофильству, но без православия и самодержавия. Он не склонен был и связывать миссию России с судьбами славянского мира в целом, со славянством. Россия воспринималась им как нечто самоценное и исключительное. Тема России в творчестве Блока претерпела довольно сложные метаморфозы. Уже в "Стихах о Прекрасной Даме" Блок создал образ пространства, в котором России как таковой еще не было. В "Распутьях" символистские условные образы вроде "чародейного и редкого" тумана исподволь уступали место прозаическим: "Далеко запевает петух", "Потемнели ольховые ветки, / За рекой огонек замигал", печальные поля, серые сучья и т.д. С "Пузырями земли" в лирику Блока вошел образ России-мифа, которому сопутствовала пантеистическая, дохристианская мистика. Блок писал о полевом Христе как Боге для всякой твари — и человека, и нежити: болотных чертенят, карликов, русалки, нимфы... Потому в его лирике чертик "лобызает подножия" Христа, а болотный попик всех любит и за всех молится. Идея единства всего сущего и чувствующего стала центральной в понимании России. В поэме "Двенадцать" образ России уже будет представлен как расколотый, враждующий мир. Даже печаль в "Пузырях земли" не являлась антонимом радости. Поэт создал соединившие в себе противоположные понятия образы: "улыбалась печаль", "В печальном веселье встречаю весну". Лирический герой почувствовал свою причастность к такой России. Он открывал для себя полевую, земляную родину "древесного оргазма", в которой "соки так и гуляли в лесах и полях", и приходил к мысли о том, что "унизительно не быть одной из этих стихий", как писал он в 1905 г. Вместе с тем в блоковской версии России обозначились и социальные мотивы. В 1900-х гг. среди образов поэта появились образы крестьян, матросов, рабочих. Январские события 1905 г. стали причиной появления в лирике Блока образа революционного народа. Так, в стихотворении "Шли на приступ. Прямо в грудь..." прозвучал мотив крови, "дали кровавой". Блок искал свой образ России. В итоге в блоковском творчестве оформилось представление о России многоликой — народной, кроткой, разбойной, эпической, интимной, устремленной, постепному бескрайней, вольной... В блоковском ощущении России выразились традиции русской литературы предыдущего века, прежде всего Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тютчева. Блок, восприняв от предшественников лирическую, интимную трактовку темы России, интерпретировал пушкинские и гоголевские образы "разгулья удалого" и тоски, тройки, дороги, неведомых равнин, лермонтовские образы "разливов рек", "печальных деревень". Так, в блоковских мотивах иззаботившейся России "серых изб" с ее "разбойной красой", острожной тоской ямщика ("Россия", 1908) или в "Буду слушать голос Руси пьяной, / Отдыхать под крышей кабака" ("Осенняя воля", 1905) слышен отзвук лермонтовской "странной любви" к отчизне: лирический герой "Родины", принимая Россию покрытых соломой изб, взирал "На пляску с топаньем и свистом / Под говор пьяных мужичков", что в свою очередь воспринимается как реминисценция из "Путешествия Онегина", где Пушкин показал и крестьянскую родину: "Перед гумном соломы кучи", "Да пьяный топот трепака / Перед порогом кабака". Блоку близка концепция Тютчева — "Умом Россию не понять", его вера во "всемирную судьбу" родины, о которой пророчил и Гоголь в одиннадцатой главе "Мертвых душ". В 1908 г. Блок создал цикл из пяти стихотворений "На поле Куликовом", который сопроводил примечанием о том, что Куликовская битва — символ русской истории, разгадка которого впереди. Мысль об исторической связи Куликовской битвы и современности была высказана и в статье "Народ и интеллигенция": "Над городами стоит гул, какой стоял над татарским станом в ночь перед Куликовской битвой, как говорит сказание"; татарский стан сравнивался в статье Блока с современной интеллигенцией, ее "торопливым брожением" и "сменой боевых знамен", стан Дмитрия Донского — с состоянием народа начала XX в., когда под внешней тишиной скрывались трагедии. Отразившаяся в цикле блоковская концепция судьбы России во многом схожа с пушкинским восприятием родины: в бескрайности степей, в "тоске безбрежной", в "долгом пути", в вечном преодолении исторических испытаний выражена идея бесконечной устремленности России вперед. России суждено, по Блоку, вечно пребывать в непокое, в состоянии преодоления, боя. Потому символом России является мчащаяся степная кобылица: "И вечный бой! Покой нам только снится / Сквозь кровь и пыль... / Летит, летит степная кобылица / И мнет ковыль..." Символом связи времен и вечной, протяженной во времени тревоги служит образ лебедей: "За Непрядвой лебеди кричали, / И опять, опять они кричат..." Заключительному стихотворению "Опять над полем Куликовым..." был предпослан эпиграф из стихотворения Вл. Соловьева "Дракон": "И мглою бед неотразимых / Грядущий день заволокло", — в котором выразилась блоковская тема всевременности трагедий и побед России. Россия Блока — вечная и во времени нерасчленимая, поэтому лирический герой — современник двух эпох, он переживает тревожный канун Куликовской битвы и канун "диких страстей", сечи, "высоких и мятежных дней" XX в. Развитию мотива российского непокоя способствуют образный ряд стихотворений, а также фонетика, ритм, интонация стиха. В "Река раскинулась. Течет, грустит лениво..." образу ленивой реки соответствует протяженный поток гласных. Вторая строфа, ломая спокойную интонацию, начинается со звонкого возгласа "О, Русь моя!" и вводит в стихотворение мотив пути. Четвертая строфа начинается с коротких фраз, которые придают ритму стихотворения стремительность, а эмоциональному наполнению — ощущение тревоги: "Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами / Степную даль". Далее в художественную систему введен образ движения — степной кобылицы. Седьмая, заключительная, строфа раскрывает тему трагедий и их преодолений: "Закат в крови! Из сердца кровь струится! / Плачь, сердце, плачь... / Покоя нет! Степная кобылица / Несется вскачь!" Судьба России хранима Богоматерью. Ее нерукотворный лик — на щите воина. Ее голос — "в криках лебедей". Она присутствует "в темном поле". Таким образом, "вечный бой" России, вечный непокой в сердце, воинственность русских рассматриваются Блоком как святая миссия. Лирический герой, его друг, русские полки, противостоящие "поганой орде", выполняют "святое дело". Россия Блока воплощает в себе женское начало. Так, в стихотворении "Россия" родина — образ женственности: "А ты все та же — лес, да поле, / Да плат узорный до бровей...". В стихотворении "Русь" (1906) лирический герой воспринимал родину как женщину: "Ты и во сне необычайна. / Твоей одежды не коснусь". В стихотворении "В густой траве пропадешь с головой..." (1907) родина опять же предстала в образе женщины: «Обнимет рукой, оплетет косой / И, статная, скажет: "Здравствуй, князь"». В первом стихотворении цикла "На поле Куликовом" поэт обращался к России: "О, Русь моя! Жена моя!" В "Осеннем дне" (1909) лирический герой говорил нищей стране: "О, бедная моя жена". В стихотворении "На железной дороге" (1910) Россия ассоциировалась с образом девушки "в цветном платке, на косы брошенном". Тема женственности в философском восприятии России достаточно традиционна; она выразилась в работах славянофилов, была развита в концепциях философов Серебряного века — Вл. Соловьева, В. Розанова, Н. Бердяева. В сознании Блока эта тради¬ция усугубилась отношением к женскому началу как спасительному, как к противоядию катастрофичности мира. Россия для Блока — избранница, будь она богомольной невестой или обладательницей "разбойной красы". Сопричастный судьбе родины лирический герой блоковской поэзии переживает периоды отчаяния и возрождения. Мотивы обретения гражданских, демократических идеалов все определенней звучали в творчестве Блока. Лирический герой третьей книги стихов (1907—1916) был требователен к себе, в нем росла неудовлетворенность своей жизнью, что выразилось в теме праздности души и ее ответственности. В ранней лирике Блока время отождествлялось с вечностью; теперь в его поэзии выразились мысли о самоценности моментов. Тема стихотворения "Я пригвожден к трактирной стойке..." (1908) — невозвратность мгновений, ностальгия по промчавшемуся счас¬тью: оно на тройке "в сребристый дым унесено", потонуло "в снегу времен, в дали веков". Мотивы динамичности промелькнувшей жизни выразились в характерных художественных деталях: звук бубенчиков, "сребристый дым", тройка "искры мечет" и т.д. Счастье изменчиво, вслед за ним в судьбе лирического героя последовал период апатии, безволия: "Я пьян давно. Мне все — равно". Антитеза состояний радости и апатии выражена в противопоставлении фонетических рядов, звонкие звуки образов "сребристый", "унесено", "в снегу", "искры", "сбруя золотая" контрастируют с глухими: "А ты, душа... душа глухая... / Пьяным пьяна... пьяным пьяна..." Для создания динамического образа счастья использованы глаголы движения: "унесено", "летит", "захлестнуло", "мечет"; статический образ уныния выражен без¬глагольными фразами. В лирике 1909 г. прозвучало раскаяние лирического героя в том, что юность прошла как "дикий танец масок и обличий", в заемных, неподлинных идеях и страстях ("В чужих зеркалах отражался / И женщин чужих целовал"). Наряду с апатией и раскаянием в творчестве Блока выразилось и стремление обрести жизненную силу, иные духовные опоры. Во многом эти изменения были обусловлены впечатлениями Блока от его поездки в Италию в 1909 г. Искусство Италии, каким увидел его Блок, запечатлело "мимолетные мелочи", мгновения вечности, что стало темой "Итальянских стихов". В 1913 г. современная жизнь страны представилась поэту нелепицей. Он пытался вернуть своему состоянию "мужественную волю", "творческую волю", о чем записал в дневнике: "Завоевать хотя бы небольшое пространство воздуха, которым дышишь по своей воле...", "Совесть как мучит! Господи, дай силы, помоги мне". Несозвучие поэта с эпохой, неоправдавшиеся надежды на гармонию души поэта и музыки эпохи воспринимались им как трагедия. Не менее трагичным было и блоковское ощущение российской современности как безвременья. В стихотворении "Художник" (1913) прошлое "страстно глядится в грядущее", минуя настоящее. Мировая скука, став приметой времени, обрекла поэта на творческую неудовлетворенность. По-своему интерпретировалась теперь и тема поэта и толпы: поэт поет в угоду толпе, без вдохновения ("Крылья подрезаны, песни заучены"). Лирический герой, стремясь преодолеть "скуку смертную", силится прозреть новое; однако очертания его неопределенны: то ли "ангел летит", то ли песню поют "сирины райские", то ли осыпается яблоневый цвет, "с моря ли вихрь"... Один из мотивов стихотворения — обреченность новых, "неизведанных сил" и творческая обреченность поэта: его разум убивает душу. В художественную систему стихотворения Блок ввел трагический символ поэтического творчества: в клетку заключена "летевшая душу спасти" птица, теперь она "обруч качает, поет на окне". Однако блоковскому ощущению жизни не был свойствен декаданс. Стихотворение цикла "Ямбы" "О, я хочу безумно жить..." (1914) свидетельствует о вере поэта в собственные силы. Он желает жить заботами эпохи. Теперь он не только певец спасительного женского начала, будь то Прекрасная Дама, Незнакомка, Снежная маска, Фаина, Кармен. Задача поэзии: "Все сущее — увековечить, / Безличное — вочеловечить, / Несбывшееся — воплотить". Мы видим, что лирический герой, проживая свою трилогию вочеловечения, в состоянии жить в созвучии со своим временем, взять на себя ответственность за происходящее. В его поэзии нет романтического отстранения от мирской суеты, а "жизни сон тяжелый" не является для него бременем. В цикл "Ямбы" вошло и стихотворение "Земное сердце стынет вновь..." (1914), в котором покою, "красивым уютам" противопоставлены любовь лирического героя к людям, активное вторжение в жизнь, готовность к самопожертвованию: "Но стужу я встречаю грудью", "Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!" Написанное в жанре стансов с характерными для каждого станса четырьмя стихами, четырехстопным ямбом, строфической замкнутостью, оно выразило гражданскую версию темы о роли поэта и поэзии, в которой патетика, пафос соединены с драматическим, конфликтным настроением. Поэт с гневом готов читать в глазах людей "печать забвенья, иль избранья", но он же испытывает к ним "неразделенную любовь", что отличает блоковское решение темы поэта и толпы от ее трактовок Пушкиным в стихотворениях "Поэту", "Поэт и толпа" и Лермонтовым в "Пророке". Цикл "Ямбы" запечатлел лирического героя как человека, которого он в одном из писем к Андрею Белому назвал "общественным", "мужественно глядящим в лицо миру... ценою утраты части души". Эту же мысль об антитезе общественного и личного он выразил в поэме "Соловьиный сад" (1915). ПОЭМА "ДВЕНАДЦАТЬ" Осознав себя в контексте эпохи, Блок выстроил свою версию отношений личности и истории, которая нашла выражение в незавершенной поэме "Возмездие". Поэма была задумана в 1910 г., но работу над ней поэт продолжал до 1921 г. Знакомую по творчеству Пушкина, Гоголя, Достоевского тему натуры и среды В предисловии к поэме он писал о том, что мировая история засасывает человека в свою воронку, в результате личность либо перестает существовать, либо, "неузнаваемая, обезображенная, искалеченная", становится "вялой дряблой плотью и тлеющей душонкой"; однако каждое последующее поколение крепнет, потомки начинают воздействовать на среду. Таким образом, испытавший на себе возмездие истории, среды, эпохи род со временем творит собственное возмездие над эпохой. В поэме показана цепь преображений рода ("угль превращается в алмаз") — от индивидуалиста байронического типа до потомка, с песней матери обретающего идеалы самопожертвования, готовности идти на штыки, на эшафот ради свободы. Личность определяет ход истории России, а Россия судьбоносна для мировой истории. Увидевший в России исключительное, мессианское начало, Блок во многом разделил свои взгляды со "скифами" — писателями, философами, объединившимися вокруг сборника "Скифы": Андреем Белым, С. Есениным, М. Пришвиным, Н. Клюевым, А. Ремизовым и др. Идеологом скифства был литературный критик, впоследствии мемуарист Р.В. Иванов (Иванов-Разумник), чьи политические ориентации соответствовали программе эсеров. Скифство — это почвенничество с явным революционным уклоном, с неприятием буржуазного благополучия, с восприятием революции как социального и духовного преображения, с повышенным интересом к стихийным началам в мировом процессе. Блок, принявший революцию как духовное преображение страны и мира, стремился к сохранению в ней скифских идеалов. В миссии русских, как он полагал, "последних арийцев", была гарантия жизнеспособности Запада, его защиты от Востока. Скифская историософия Блока нашла свое развитие в произведениях 1918 г. — в поэме "Двенадцать" и в стихотворении "Скифы". В блоковском восприятии революции соединились идея народного возмездия и идея Божьего прощения этого возмездия. Еще в статье "Народ и интеллигенция" поэт писал о любви к больной, страдающей России: "К этой любви нас ведет теперь сам Бог. Без болезней и страданий, которые в таком множестве накопились внутри ее и которых виною мы сами, не почувствовал бы никто из нас к ней сострадания". Мотив справедливого возмездия, а также болезней России, которые интеллигенту необходимо принять и понять, выразился в образах двенадцати безбожников-революционеров, олицетворявших образ острожной, разбойной, но возрождающейся, прощенной и ведомой Богом России. Содержание "Двенадцати" не имеет политического характера. Поэма не выражала политическую программу эсеров или большевиков. «Поэтому те, — писал Блок в «Записке о "Двенадцати"», — кто видят в "Двенадцати" политические стихи, или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи, или одержимы большой злобой, — будь они враги или друзья моей поэмы». Смысл поэмы — метафизический. Незадолго до Октября поэт определил происходящее в России как "вихрь атомов космической революции". Но в "Двенадцати", уже после Октября, Блок, все еще оправдывавший революцию, написал и об угрожающей силе стихии. Еще летом веривший в мудрость и спокойствие революционного народа Блок в поэме рассказал и о стихиях, разыгравшихся "на всем Божьем свете", и о стихиях мятежных страстей, о людях, для которых абсолютом свободы являлась, как для пушкинского Алеко, воля для себя. Стихия — символический образ поэмы. Она олицетворяет вселенские катаклизмы; двенадцать апостолов революционной идеи обещают раздуть "мировой пожар", разыгрывается вьюга, "снег воронкой занялся", в переулочках "пылит пурга". Разрастается и стихия страстей. Городское бытие также обретает характер стихийности: лихач "несется вскачь", он "летит, вопит, орет", на лихаче "Ванька с Катькою летит" и т.д. Однако октябрьские события 1917 г. уже не воспринимались только как воплощение вихрей, стихий. Параллельно с этим, анархическим по сути, мотивом в "Двенадцати" развивается и мотив воплощенной в образе Христа вселенской целесообразности, разумности, высшего начала. В 1904—1905 гг. Блок, увлеченный борьбой со старым миром, желая "быть жестче", "много ненавидеть", уверял, что не пойдет "врачеваться к Христу", никогда не примет Его. В поэме он обозначил для героев-революционеров иную перспективу — грядущую веру в Христовы запове¬ди. 27 июля 1918 г. Блок отметил в дневнике: "В народе говорят, что все происходящее — от падения религии..." К Божьему началу обращаются и созерцатели в революции, и ее апостолы — двенадцать бойцов. Так, старушка не понимает, в чем целесообразность плаката "Вся власть Учредительному собранию!", она не принимает и большевиков ("Ох, большевики загонят в гроб!"), но она верит в Богородицу ("Ох, Матушка-Заступница!"). Бойцы же проходят путь от свободы "без креста" к свободе с Христом, и эта метаморфоза происходит помимо их воли, без их веры в Христа, как проявление высшего, метафизического порядка. Свобода нарушать Христовы заповеди, а именно — убивать и блудить ("Свобода, свобода, / Эх, эх, без креста! / Тра-та-та!", "Свобода, свобода, / Эх, эх, без креста! / Катька с Ванькой занята"), трансформируется в стихию вседозволенности ("Паль-нем-ка пулей в Святую Русь — /В кондовую, / В избяную, / В толстозадую!"). В крови двенадцати дозорных — "мировой пожар", безбожники готовы пролить кровь, будь то изменившая своему возлюбленному Катька или буржуй: "Ты лети, буржуй, воробышком! / Выпью кровушку / За зазнобушку / Чернобровушку". Анархия страстей "голытьбы" выражена в босяцких интонациях вроде "Эх ты, горе-горькое, / Сладкое житье! / Рваное пальтишко, / Австрийское ружье!", в уголовных — "Отмыкайте етажи, / Нынче будут грабежи!". Любовная интрига играет ключевую роль в раскрытии темы напрасной крови в период исторических возмездий, темы непри¬ятия насилия. Катька — гулящая, ее тело знало следы жестокой ревности: "У тебя на шее, Катя, / Шрам не зажил от ножа. / У тебя под грудью, Катя, / Та царапина свежа". Она гуляла с офицером, с "юнкерьем", а теперь гуляет с "солдатьем" — с Ванькой, которого дозорные бранят за измену: он был одним из них, а стал солдатом, "буржуем", богатым. Мотивы предательства и денег увязаны между собой и в образе Катьки: она не только изменила, у нее "керенки есть в чулке". Конфликт интимный перерастает в конфликт социальный. Дозорные воспринимают любовное вероломство Ваньки, его гулянье "с девочкой чужой" как зло, направленное не только против Петрухи, но и против них: "Мою, попробуй, поцелуй!" Убийство Катьки рассматривается ими как революционное возмездие. Петруха — убийца "бедный", у него от переживаний "не видать совсем лица". Но его не мучают чувство вины, жалость к Катьке, ему жаль своей любви к ней, "ночек черных, хмельных", проведенных с "этой девкой". Потому Петруха легко соглашается с доводами товарищей: не то время, чтоб жалеть о Катьке, впереди — "потяжеле будет бремя". Так злодейство оправдывается еще большим грядущим злодейством. Эпизод с убийством "дуры" и "холеры" Катьки идейно и "композиционно напрямую связан с появлением в финале поэмы образа Христа как воплощения идеи прощения грешных, то есть и убийц. Дозорные и Христос в поэме являются и антиподами, и теми, кому суждено обрести друг друга. После частушечного ритма стишка о зазнобушке и буржуе следует написанный в ритме церковного песнопения стих о жертве дозорных, обращенное к Господу моление за ее душу: "Упокой, Господи, душу рабы твоея..." После того как убийца Петька упоминает Спаса, следует саркастическое замечание его товарищей: "От чего тебя упас / Золотой иконостас?" Одиннадцатая глава начинается с констатации факта безбожия дозорных: "...И идут без имени святого / Все двенадцать — вдаль. / Ко всему готовы, / Ничего не жаль..." Этот конфликт достигает остроты в двенадцатой главе: некто — Христос — хоронится, как им кажется, за все дома, и они стреляют в Его сторону: "Эй, товарищ, будет худо, / Выходи, стрелять начнем", и дальше следует: "Трах-тах-тах!" Иисус, "от пули невредим", — не с двенадцатью бойцами. Он — впереди них. Он, с кровавым, красным флагом, олицетворяет не только веру Блока в святость задач революции, не только оправдание им "святой злобы" революционного народа, но и идею искупления Христом очередного кровавого греха людей, и идею прощения, и надежду на то, что переступившие через кровь все-таки придут к Его заветам, к идеалам любви, наконец, к вечным ценностям, в которые поверили революционная Россия и сам поэт, — братства, равенства и т.д. Дозорным словно предстоит пройти путь апостола Павла. Христос и не со старым миром, который в поэме ассоциируется с безродным, голодным псом, что бредет позади двенадцати. Блок воспринимал старую власть как безнравственную, не несущую ответственности перед народом. В не отправленном З.Н. Гиппиус письме он высказал уверенность в том, что прежней России уже не будет, как не стало Рима, как не будет Англии, Германии, Франции. Старый мир в "Двенадцати" статичен, новый — в динамике. Действия дозорных целенаправленны; те же, кто назван в поэме "врагом" или "всяким", переживают драму неустойчивости, растерянности: один не стоит на ногах, другой — "бедняжка!" — скользит, третий, четвертый и так далее — "раздет, разут". Блок, показав драму "всякого", в то же время внес в ее описание комическую ноту, что соответствовало, во-первых, взгляду двенадцати дозорных на старый мир, а во-вторых, самому определению комического как отражения некоего несоответствия, несообразности, порождающих смех. Эта несообразность, нелогичность — в самом пребывании в обновляющемся мире буржуя на перекрестке, старушки, витийствующего писателя, который в революционных катаклизмах видит гибель России, попа, барыни в каракуле, другой барыни, ссутулившегося бродяги, изменника Ваньки "с физиономией дурацкой", Катьки — опять же "дуры". Смех и слезы выражают парадоксальность прошлой России. Юмор (барыня "... — бац — растянулась!") срастается с трагедией ("Ужь мы плакали, плакали..."). Как нарастает состояние трагизма уходящего мира, так и трансформируется комическое — от юмора (упавшая барыня) к сатире (подобное Учредительному собранию собрание проституток, постановивших: "На время — десять, на ночь — двадцать пять... /...И меньше — ни с кого не брать..."). Революционную Россию Блок изобразил как расколотый надвое мир, как противостояние черного и белого. Россия старая ассоциировалась в сознании Блока с черным; он записал в дневнике: "В России все опять черно и будет чернее прежнего?" В поэме он выразил свои надежды на преображение России черной в Россию белую. Символика цвета выражает космичность противостояния: с одной стороны, черный вечер, черное небо, черная людская злоба, названная и злобой святой, черные ремни винтовок, черный ус Ваньки, а с другой — белый снег, "зубки блещут жемчугом" у обреченной Катьки — жертвы черной злобы, Христос в белом венчике из роз идет "снежной россыпью жемчужной". Между черным, злобным, состоянием России и белым, Христовым, — выраженный символикой красного цвета мотив кровавого преступления: это и простреленная голова Катьки, и упоминание красной гвардии, красного флага, который "в очи бьется". Цветовая символика ассоциируется с образом времени: с крушением черного старого мира, с верой поэта в упорядоченное будущее — в его "белые одежды", наконец, с кровавым, переходным настоящим, которому соответствует сочетание красного, черного, белого цветов. Поэт верил в преодоление греха, в исход из кровавого настоящего к гармоничному будущему, которое олицетворено в поэме в образе Христа. 30 июля 1917 г. он записал в дневнике: "Это ведь только сначала — кровь, насилие, зверство, а потом — клевер, розовая кашка". Ритм поэмы не характерен для блоковской поэзии. Рисуя картину вселенской дисгармонии, поэт в пределах одной строфы соединял разные размеры, например хорей с анапестом; он ввел в текст олицетворившие идею народной революции ритмы частушки и раешника, романса, плясовой, марша, молитвы. В блоковском многообразии ритма даже звучит ритм плаката. Образ современного города, в котором разыгрываются вселенские стихии, создан и благодаря лексической полифонии, а именно смешению жаргона, уличных слов, балаганного балагурства с политическими понятиями. Это новаторство Блока привлекло к себе внимание современников. Так, А. Ремизов, поразившись лексической образности "Двенадцати", удивившись тому, что в поэме "всего несколько книжных слов", сказал: "...по-другому передать улицу я не представляю возможным". Идея объединить в поэме Христа и красногвардейцев как попутчиков в гармонический мир не была случайной, она была Блоком выстрадана. Он верил в сродство революционных и христианских истин. Он полагал, что если бы в России было истинное духовенство, оно пришло бы к этой же мысли. Характерно, что на эту же тему были написаны и поэмы С. Есенина "Товарищ" и Андрея Белого "Христос воскрес". Русская интеллигенция восприняла "Двенадцать" по-разному. Б. Зайцев увидел в ней нигилизм, а образ Христа, по его мнению, был упомянут всуе. М. Волошин, прочитав финальные эпизоды как расстрел Христа, посчитал, что поэма написана против большевиков. К этому выводу склонялся и С. Маковский. К. Мочульский увидел в образе блоковского Христа тему преодоления противоречий черной и белой России, гармонического их объединения. В. Жирмунский определил главной тему спасения души и Петрухи, и его одиннадцати товарищей, и всей разбойной России. М. Пришвин в образе Христа увидел самого Блока, готового, подобно Христу, принять на себя весь грех убийц. Характерно, что в лирике Блока действительно присутствовал мотив соотнесенности судеб Христа и лирического героя. В "Осенней любви" (1907) мы читаем: "Пред ликом родины суровой / Я закачаюсь на кресте"; без ответа тогда остался вопрос о том, будет ли челн с Христом причален к "распятой высоте" лирического героя. В "Ты отошла, и я в пустыне..." (1907) поэт писал о себе и России: "Да. Ты — родная Галилея / Мне — невоскресшему Христу". Блок стремился увидеть "октябрьское величие за октябрьскими гримасами". В обращенном к осудившей поэму 3. Гиппиус стихотворении 1918 г. "Женщина, безумная гордячка!.." он выразил свое отношение к революции как безотчетное, интуитивное, стихийное: "Страшно, сладко, неизбежно, надо / Мне — бросаться в многопенный вал...". Однако в поздней лирике Блока появились трагические мотивы, которые передали душевные страдания поэта, его неудовлетворенность "гнетущим" ходом событий, осознание обманутости: "Что за пламенные дали / Открывала нам река! / Но не эти дни мы звали, / А грядущие века", "Пушкин! Тайную свободу / Пели мы вослед тебе! / Дай нам руку в непогоду, / Помоги в немой борьбе!" ("Пушкинскому Дому", 1921). От "Двенадцати" до "Пушкинскому Дому" Блок прошел путь разочарований. В его дневниках содержатся записи об "азиатском рыле" "народа", который бездельничает и побирается "налогами" на помещиков, о государстве, которое расстреливает людей зря, об "исключительной способности" большевиков уничтожать людей, о том, как "выбрасывают" из квартир интеллигенцию, об умолкнувшей "под игом насилия" человеческой совести. Теперь свой идеал свободы он видел в пушкинском "(Из Пиндемонти)", в котором мы встречаем такое ее понимание: "Никому/ Отчета не давать, себе лишь самому / Служить и угождать; для власти, для ливреи / Не гнуть ни совести, ни помыслов, нишей...". 18 апреля он констатировал: "...вошь победила весь свет, это уже совершившееся дело, и все теперь будет меняться только в другую сторону, а не в ту, которой жили мы, которую любили мы". Юный Блок писал в анкете 1897 г. о том, что желал бы умереть "на сцене от разрыва сердца". Он скончался 7 августа 1921 г. вследствие воспаления сердечных клапанов. ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ
Укажите особенности эстетической концепции А. Блока.
ЛИТЕРАТУРА
|
