ВЕЧНЫЕ ОБРАЗЫ - художественные образы, которые, возникнув в конкретных исторических условиях, приобретают настолько очевидную общечеловеческую значимость, что впоследствии вновь и вновь возникают в творчестве писателей самых разных эпох. Емкость, содержательность «В. о.» настолько значительны, что меняющаяся историческая обстановка позволяет непрерывно развивать заложенный в «В. о.» их общий смысл и усиливать те или иные его оттенки. Такой была судьба в истории искусства одного из наиболее известных «В. о.» — дошедшего до современности из древнегреческой мифологии образа титана Прометея, якобы передавшего людям похищенный у богов огонь и за это прикованного к скале в горах Кавказа.
     Гуманистическая и революционная культура позднейшего времени по-новому раскрывала прометеевский идеал освобождения людей от власти «богов» («Прометей освобожденный» английского романтика П. Б. Шелли; Прометей как символ борьбы за политическую свободу, свободу от национального гнета в поэме «Кавказ» Т. Шевченко). Наконец, прометеевскими называют и деяния реальных исторических личностей, посвятивших свою трудную, полную лишений и гонений жизнь борьбе за духовное прозрение и освобождение людей. (Так уже современники К. Маркса изображали его в виде Прометея.)
     Один из источников «вечности» образов, подобных Прометею,— в способности человечества бесконечно совершенствовать свои представления об идеале. И сама эта неутолимость твор-ческих запросов человека нашла отражение в таком «В. о.», как Фауст. Многообразные оттенки в толковании этого «В. о.» тоже были исторически обусловлены. Характер искателя истины, готового во имя нее на серьезные жертвы, со временем существенно менялся. Древние легенды о докторе Фаусте считали само познание тяжким грехом, а тяжелую расплату за познание неизбежной. Но герой «Трагической истории доктора Фауста» (1589) английского драматурга Кристофера Марло, прозрев, уже протестует против уготованной ему за познание казни, хотя раньше сам был на нее согласен.
     Еще более очевидно идеал счастья, доставляемого человеку знанием и трудом, торжествует над угрозой расплаты в «Фаусте» Гете. Однако и здесь художественные возможности, заложенные в «В. о.», не были исчерпаны. Немецкий классик XX века Томас Манн продолжил их в своем романе «Доктор Фаустус».
     Таким образом, сама «вечность» подобных образов в каком-то смысле относительна, и трактовка их с развитием человеческой культуры серьезно обновляется. То же можно сказать еще об одном «В. о.», пришедшем из испанских легенд XIV — XVII ве-ков,— Дон Жуане. Французский классик Мольер («Дон Жуан, или Каменный пир») рисует своего героя не просто сластолю-бивым грешником, но и вольнодумцем. Дон Жуан у Байрона — скептик и бунтарь. Пушкинский Дон Гуан из «Каменного гостя» хотя и грешен, но подкупающе жизнерадостен и смел. Дон Жуан приобретаег черты человека, с достоинством принимающего удар судьбы и пользующегося симпатией создающих этот образ авторов.
     Современный швейцарский писатель Макс Фриш в пьесе «Дон Жуан, или Любовь к геометрии» своеобразно нарисовал тради-ционного героя: в хитроумном сговоре с церковью, готовой казнить грешника лишь для видимости, но на деле согласной укрыть его. Это переосмысление «В. о.» носит пародийный характер.
     Сатирический оттенок внес в трактовку другого традиционного образа из круга "вечных" А Луначарский: герой его драмы «Освобожденный Дон Кихот» (1922) растрачивает свой благородный гуманизм на заведомо ложное сострадание к своим собственным врагам (такое художественное решение отражает ситуацию политической борьбы в России времен революции и гражданской войны). Не всегда «В. о.» воссоздаются под одними и теми же именами. При явной связи со своими прообразами они возникают и в новом обличье. Так, своеобразный трансформацией образа Дон Кихота является князь Мышкин в «Идиоте» Достоевского. «В. о.» не следует смешивать с образами, которые хотя и стали нарицательными (Тартюф, Манилов, Обломов), но не имеют такого обобщающего, общечеловеческого значения, как Фауст, Дон Кихот или Гамлет. С. Н.